Сначала все здесь казалось ей раздробленным, как бы отражающим структуру панархистского общества. Теперь она видела это как гештальт, единое целое, а в голосах и обрывках бесед наблюдалось даже нечто вроде синхронистики. Ей стило ясно одно: каждый, кто входит сюда, — это пилигрим, хотя и на короткий срок. А тот, кто создал Галерею, — поборник духовного странничества. Такой была и сама Элоатри в те долгие годы на Дезриене, когда блуждала босиком по пыльным дорогам, просила подаяние и искала ответы в медитациях и дискуссиях.
Много недель она молча наблюдала, как Ваннис Сефи-Картано плетет свои сети вокруг Брендона Аркада, используя вместо нитей убеждение, обязательства, обмен, прямой приказ и улыбчивую просьбу. Не совсем понятно как — возможно, через «новости», — но скоро, очень скоро, через каких-нибудь несколько часов, Ваннис затянет последнюю нить, и сеть сомкнется. Брендон будет вынужден остаться на Аресе, предоставив другим воевать за него.
Плетение паутины требовало неустанного труда, но каждый раз в пять часов вечера Ваннис находила время — и предлог — прийти сюда и послушать, о чем говорят люди ее круга.
Элоатри сильно подозревала, что Ваннис не нашла еще своего ответа и непременно придет сюда в последний раз.
Зная, что я буду ждать ее здесь.
Элоатри посмотрела на стеклянную дорожку, — казалось, что та, благодаря расположенным с одной стороны зеркалам, тянется в бесконечность. Голосов не было слышно, и тишину нарушали только шаги Элоатри и отдаленный плеск фонтанов.
Элоатри набрала в грудь воздуху и запела.
Ее голос, отраженный от гладкого стекла, казался скрипучим, старым и не особенно мелодичным, но это не имело значения. Песнь, знакомая теперь всякому, кто посещал Галерею в пять часов, служила маяком.
Если я говорю языками человеческими и ангельскими.
А любви не имею.
То я — медь звенящая и кимвал бряцающий...*
Элоатри знала, что Ваннис ее найдет. Она тоже смотрит на Галерею, как на гештальт, но в еще более полном понимании; человек, который, входя в людную комнату, способен мгновенно уловить все детали обстановки, туалетов, поз и голосов, уступает полнотой восприятия разве что самому архитектору Галереи.
Если я имею дар пророчества
И знаю все тайны и имею всякое познание и всякую веру.
Так что могу и горы переставлять.
А не имею любви -
То я ничто.
И если я раздам все имение мое
И отдам тело мое на сожжение.
А любви не имею...
Голубой блик в одном из зеркал возвестил о появлении Ваннис в небесно-голубых одеждах, с бриллиантовой пряжкой в высоко поднятых волосах.
Элоатри сложила руки на груди.
— Зачем вы это делаете? — спросил идеально поставленный, музыкальный голос Ваннис.
— Контекст этого часа — любовь, — ответила Элоатри. По точеному лицу пробежала гневная искра.
— Не надо меня высмеивать.
— Но это правда, — развела руками Элоатри. Ваннис, наклонив голову, ответила жестом вежливой иронии. — Я не шпионю, — продолжала Элоатри. — Я наблюдаю и могу поделиться своими наблюдениями, если попросят.
Грациозный жест Ваннис выразил отрицание.
— Вы каждый день посылаете сюда своего человека, и он всегда поет одно и то же. Я знаю, что это метит в мой адрес, — но с какой целью?
— Этим словам несколько тысяч лет, дитя мое, — сказала Элоатри, снова складывая руки. — Тема представляется мне подходящей для ваших пятичасовых дискуссий, и мои молодые послушники говорят, что их вклад послужил источником многих интересных диалогов.
Драгоценные камни на шее Ваннис сверкнули — признак затрудненного дыхания.
— Не кажется ли вам, что в словах наших предков заложена большая мудрость? — Элоатри прочистила горло и запела снова:
Любовь долго терпит, милосердствует.
Любовь не завидует;
Любовь не превозносится, не гордится...
— Разве любовь и религия — не оксюморон* ? — прервала Ваннис.
...Не бесчинствует, не ищет своего,
Не раздражается, не мыслит зла...
— Что мудрого может изречь по этому поводу монах, — голос Ваннис звучал холодно и резко, — даже живший четыре тысячи лет назад?
Не радуется неправде, а сорадуется истине;
Все покрывает.
Всему верит.
Всего надеется.
Все переносит...
Элоатри остановилась перевести дыхание. Ваннис ждала — ее глаза стали темными от эмоций, залегающими где-то в глубине.
— Неужели вы действительно верите, что сексуальный опыт дарует мудрость? — мягко спросила Элоатри. — Или что у людей, избирающих целомудренный образ жизни, нет ни ума, ни сердца?
Ваннис молчала.
— Мне не дано знать, что такое союз двух людей, проявляющий лучшее, что в них есть, — но и вы не узнаете этого, если будете принимать обладание за любовь.
— Что вы хотите этим сказать? — Голос Ваннис резал как алмаз.
— Я наблюдаю за вами издали с того самого дня, как мы видели высадку рифтеров на Пожирателе Солнц. Я видела, как вы плетете сеть вокруг Панарха, чтобы принудить его поступить против собственной воли. Вы вложили в эту сеть все — ваш ум, вашу волю, ваши способности; все, кроме любви.
— Но я люблю, — еле слышным шепотом произнесла Ваннис.
— Нет, не любите. И он не будет чувствовать любви, вырываясь на волю.